И тем не менее де Хамелю это удалось. Лишним, наверное, будет говорить, что он один из наиболее подходящих для написания такой книги людей в Британии. Де Хамель давно и много писал о рукописях, собрал собственную обширную их коллекцию, и до недавнего времени возглавлял Библиотеку Паркера кембриджского университета, где находятся самые ранние манускрипты на английском языке. Помимо этого он долгие годы работал в Sotheby's, где заведовал всей работой по каталогизации и оценке старинных рукописей.

Знакомства нас ждут сразу с двенадцатью выдающимися рукописными трудами, начиная с Евангелия святого Августина (конец VI в.) и заканчивая Часословом семьи Спинола (начало XVI в.), т.е. охватывая почти целое тысячелетие. Такой временной промежуток гарантирует интригующие различия между рассматриваемыми шедеврами средневековой литературы и искусства. Не менее интересны и истории провенанса и обретения: так, некоторые манускрипты названы в честь их знаменитых покупателей (Беатус Моргана куплен Джоном Пирпонтом Морганом, Семидеус принадлежал семье Висконти, правителям Милана), а Кармина Бурана, открытая миру лишь в 1803 году, своей известностью обязана запоминающейся одноименной кантате К. Орфа.

Географический разброс местонахождения рукописей тоже впечатляет. Если первая находится в родном для де Хамеля кембриджском колледже Тела Христова, то последняя в Музее Гетти в Лос-Анджелесе. Остальных автор навещает в собраниях Франции, Испании, Дании и даже в Российской национальной библиотеке. Рассказывая о петербургском визите он не жалеет красок, описывая тамошние чуднЫе порядки. Впрочем, свои уставы абсолютно у всех музеев и хранилищ мира. Эти нюансы, с юмором и симпатией отмеченные англичанином, составляю органичную подводку к каждой рукописи. На самом деле некоторые манускрипты хранители крайне редко кому показывали, поэтому такая эксклюзивность – часть уникальности книги. Причины такой секретности разные. Вот, например, почему редко «показывал личико» первый документ, Евангелие Св. Августина:

«В 1574 году, ближе к концу своей жизни, архиепископ кентерберийский Паркер приготовился отправить своё книжное собрание из Ламбетского Дворца, своей официальной резиденции в Лондоне, в свой старый колледж Тела Христова в Кембриджском университете. Договор о завещании предусматривал два основных условия. Первое подразумевало обеспечение публичного доступа к ней, и которое колледжем было в значительной степени проигнорировано, а второе заключалось в том, что раз в год в августе библиотека должна проходить аудит. Если даже несколько томов оказывались пропавшими или утраченными в результате невнимательности или небрежения, всё завещание аннулировалось, и коллекция передается в Колледж Гонвилл и Киз [один из самых старых и самых богатых колледжей Великобритании. Среди его выпускников — двенадцать лауреатов Нобелевской премии. Рядом с колледжем состоялось прощание со Стивеном Хокингом, он работал здесь больше 50 лет], выше по улице в том же Кембридже, вместе с замечательными изделиями из столового серебра эпохи Тюдоров, также завещанных Паркером; чрезвычайно ценными и дорогими. В основном из-за страха перед этим ужасным положением о наказании относительно немногим посторонним в течении 400 лет было позволено видеть собственно книги».

Многие документы являются окнами в уникальные миры прошлого:

«В Евангелии Св. Августина слова расположены особым образом, называвшимся "per cola et commata", что означает что-то вроде «предложениями и паузами», в котором первая строка каждого предложения заполняет всю ширину столбца, а любые вторые или последующие строки имели более короткую длину. Формат почти наверняка совпадает с оригиналом рукописи Вульгаты Иеронима Стридонского [создатель канонического латинского текста Библии] и характерен для самых ранних копий с нее. Подразумевалось, вероятно, что человек будет проговаривать прочитанное вслух на одном дыхании. Так, в этом манускрипте Евангелие от Матфея открывается словами «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова», пауза, чтобы перевести дыхание и бросить взгляд на следующую фразу: «Авраам родил Исаака», еще один вдох, снова взгляд на текст: «Исаак родил Иакова, [и] Иаков родил Иуду и братьев его», снова вдох и так далее.Уинстон Черчилль печатал свои великие речи так, чтобы их можно было прочитать, лишь бросив взгляд, а его знаменитые ораторские паузы были графически помечены еще в черновиках. Такой порядок в первую очередь требуется для чтения вслух, что само по себе напоминает нам о том, что Евангелие от Св. Августина, происходит «из времени устной культуры, когда большая часть аудитории Священных Писаний была неграмотной».

Любопытно, как присвоение имен тому или иному манускрипту придает им особый характер, прямо как домашним животным. Название "Келлская книга" было впервые использовано в 1620-х годах и, несомненно, прибавило к репутации и мистике этой рукописи. Посетители Дублина не стали бы сегодня выстраиваться в очередь в таком количестве, чтобы увидеть некое «Евангелие конца восьмого века", каким бы красивым оно ни было. Амиатинский кодекс и Кармина Бурана – названия девятнадцатого века, изобретенные немецкими классическими филологами, в соответствии с монашеским провенансом этих рукописей. В 1850 и 1847 годах эти манускрипты вновь появились в мире именно под этими именами. Коллекционер и музейный куратор Сидни Коккерель, известный при жизни своим аристократическим вкусом, начал использовать название «Часослов Жанны Наваррской" для рукописи, которая до тех пор считалась элегантным, но анонимным часословом в частном собрании. Этот новый королевский титул, несомненно, прибавил ему цены и помог попасть в коллекцию барона Эдмона де Ротшильда и, в конечном счете, во французскую национальную библиотеку. «Часослов Спинолы» были так окрещен ушлым книготорговцем с прицелом на продажу на миллион долларов. Для целей этой книги де Хамель тоже придумал название – «Семидеус Висконти» для известной, но до сих пор безымянной рукописи в Санкт-Петербурге, и он надеется, что оно устоится.

Келлская книга

Келлская книга, наверное, является самой известной из средневековых рукописей. Однако, внесенный в программу ЮНЕСКО «Память мира» манускрипт, сейчас представляет собой чуть ли не квинтэссенцию всей ирландской идентичности. Перекликающийся с книгой дизайн использовался в украшении нескольких ирландских монет, купюр (включая памятный тираж 20-евровых банкнот) и марок. Также вполне вероятно, что каждый ирландский паб в мире в той или иной мере ссылается на ее шрифт или декоративные элементы.

Её оригинал хранится в специальном затемненном храме, который теперь называется «Сокровищницей» (Treasury), в восточном конце библиотеки Тринити-колледжа в Дублине, и более пятисот двадцати тысяч посетителей ежегодно стоят в очереди, чтобы увидеть его, покупая билеты на выставку «Келлская книга». Более 10 миллионов человек прошли мимо стеклянных витрин в первые два десятилетия после открытия нынешней экспозиции в 1992 году. Ежедневные очереди посетителей, ожидающих увидеть простую латинскую рукопись, почти невероятны. По всему Дублину расставлены указатели пути к «Келлской книге». Даже новая трамвайная остановка за воротами Тринити-колледжа названа в честь рукописи.

«Мне позволили провести с каждым из двух доступных томов столько времени, сколько захочу, однако хранитель сам переворачивал для меня страницы. Он выделил на это целый день и был счастлив показать мне каждую страницу, делая это с бесконечным терпением, иногда комментируя то, что мы видели, иногда вежливо отходя, покуда я делал заметки. От переворачиваемых у меня перед глазами страниц Келлской книги у меня сложилось впечатление, что страницы с иллюстрациями прерывают текст и ими трудно наслаждаться, несмотря на всю их славу. Я даже не уверен, что мы можем считать их красивыми. Они чрезвычайно важны для истории искусства, и их коммерческая ценность почти не поддается оценке (я пишу как бывший сотрудник Sotheby's), но они запутанны и трудны для расшифровки».

Интересно, что почти ни один важный манускрипт из Ирландии не сохранился позднее Келлской книги. Когда остальная Европа проснулась и начала переходить к искусству иллюминирования рукописей, Ирландия исчезла из виду.

Лейденский Арат

Другой том, к которому обратился автор – Лейденский Арат. Эта поэма о древней астрономии была, насколько мы можем судить, почти точной копией оригинала, которому тогда уже было много сотен лет. Такое подражательство сквозь века немало говорит нам о вкусах и обычаях Каролингов [Королевская и императорская династия в государстве франков. Правила с 751 по 987 годы].

Сейчас писатели и художники стремятся к оригинальности, а плагиат – анафема. Однако в Средневековой Европе копированием восхищались. Художников учили подражать работе друг друга. Унаследованные паттерны и формулы послушно повторялись без привязки к реальности. Авторитеты (auctoritas) всегда уважались и к ним постоянно аппелировали. Авторы полагались на более ранних авторов, часто скрывая подлинную оригинальность под предлогом того, что все это было сказано раньше. Даже в художественной литературе такие писатели как Боккаччо и Чосер открывали свои повествования утверждением, что обнаружили их в старых книгах. Научные тексты, такие как по медицине или естественной истории, пользовались большим уважением, если воспроизводили знания, дошедшие издалека.

«Изображения в Арате выглядят, по меньшей мере, странно. Каролинги, должно быть, полагали, что они заключают в себе знания, которые им не совсем ясны. Таким образом, единственным способом сохранить эту тайную древнюю мудрость было точное копирование даже тех деталей, которые на первый взгляд не имели никакого смысла».

Одним из последствий изучения оригинала очень известной рукописи является то, что по библиотеке быстро разлетается весть о том, что знаковый объект выудили на свет божий. Де Хамель рассказывает, что вскоре в читальном зале материализовалась группа аспирантов лейденского университета и почтительно поинтересовалась, не могут ли они встать за его стулом, пока он продолжает переворачивать страницы. Очень скоро тот обнаружил себя выступающим неофициальным гидом по Лейденскому Арату.

Один из аспирантов поинтересовался у де Хамеля, как можно понять, что перед нами каролингское, а не позднеримское копирование? Ответов несколько. Во-первых, там используется каролингский минускул [один из типов средневекового письма], который мало возможен ранее 800 года. Во-вторых, это определяется по толщине и текстуре использованного пергамента. Античный пергамент необыкновенно тонок и почти невесом.

Третья причина датировки диаграммы девятым веком – самая завораживающая. Заметная аккуратность диаграммы привлекла большое внимание современных астрономов. Предположим, что относительные положения планет и солнца на этой картине не случайны, а были измерены на основе реальных наблюдений за небом, на что, как мы знаем, ученые были способны при Каролингах. В 1999 году братья Ричард и Марко Мостерт опубликовали увлекательную статью. Проведя линии от планет к центру диаграммы, и расположив их по отношению к неподвижным звездам, указанным здесь Зодиаком во внешнем кольце, Мостерты смогли предложить фактическую дату, когда планеты, видимые с земли, были бы в точном положении, показанном диаграммой. Это был вторник, 18 марта 816 года. Конечно, эта старинная диаграмма-планетарий едва ли больше блюдца, и измерения могут быть не абсолютно точными. Однако, авторы объясняют, что если положение планет действительно указано с научной точностью, то точно такая конфигурация планет случается лишь раз в 17 триллионов лет. Если допустить вариацию до 5 градусов (что довольно много), то, по их словам, вероятность ограничена одним днем в 216 млн. лет. Если допустить отклонение до 15 градусов, то появление планет в указанных здесь положениях сокращается до одного раза в 98 000 лет. В дополнительной статье 2007 года Элли Деккер утверждает, что планеты также могли находиться в почти точно таком же положении в конце того же лунного месяца, в понедельник, 14 апреля 816 года.

Независимо от того, можно ли принять любую из этих дат за чистую монету, 18 марта было очень важной годовщиной. Согласно расчетам в «Книге о временах» (De temporibus liber) Беды Достопочтенного (ок. 672-735), которая все еще была стандартным текстом на тему календарей в девятом веке, этот день был датой сотворения Вселенной.

Что интересно в имитациях древних рукописей, сделанных при каролингском дворе, так это то, что после них о позднеримских оригиналах больше никогда не слышали. Единственные сохранившиеся древние рукописи, которые, возможно, проходили через дворцовую библиотеку, – два сочинения Вергилия IV века, ныне находящиеся в Ватикане, – сохранились только потому, что с них не было сделано копий. Что касается остальных, то, как только с них делалась новая рукопись-список, старые экземпляры, очевидно, переставали представлять ценность. Возможно, их было трудно прочитать или они были слишком хрупкими на крошащемся папирусе, и их попросту выбросили.

Вестготский минускул, не имеющий ничего общего с неграмотными вестготами, кроме общих ассоциаций с доисламской Иберией, прекрасен, каллиграфичен и раздражающе труден для чтения. Он заполнен струящимися лигатурами, унаследованными от римского курсива, такими как соединенные "e" и "r", напоминающие одну букву. Строчная "а" лишена верха и напоминает "u", "s"похожа на "r", а "t" скорее похоже на современную "а". Чтение вестготского минискула непросто. Вы в отчаянии таращитесь на непроницаемую страницу текста, мучаетесь с каждой буквой, и к концу дня, обычно перед самым закрытием библиотеки, он становится на удивление разборчивым. Увы, на следующее утро его уже невозможно прочесть. Это отчасти объясняет, почему Беатус имел столь ограниченное распространение за пределами Испании раннего Средневековья.

Рукопись MS Bodley 717 из Бодлианской библиотеки Оксфордского университета

Важность данной рукописи заключается в том, что мы не только знаем имя человека, чьи три пальца держали перо в конце одиннадцатого века, но у нас даже есть изображение за этим занятием, поскольку оно заканчивается тем, что обычно считается самым ранним подписанным автопортретом в английском искусстве. На иллюстрации внизу – последняя страница рукописи комментариев Иеронима о Книге пророка Исайи с автопортретом писца, подписанным 'Hugo Pictor'

Копенгагенская Псалтирь

Четвертый художник Копенгагенской Псалтири – один из самых узнаваемых и известных иллюстраторов XII века. В Англии его называют «Мастер Саймон». Его инициалы изображают искаженных и жилистых розовых львов; крошечных белых собак, голых синих гигантов, драконов, кошек с музыкальными инструментами, человека с деревянной ногой, бреющего зайца; голого человека, борющегося с зелеными львами, и многое другое.

«Что означают эти нелепые чудовища? К чему эти нескромные обезьяны?» - риторически вопрошал Святой Бернар Клервосский в своем знаменитом осуждении искусства в первой половине XII в. «Какая польза от львов? Чудовищных кентавров? Полу-людей? А пятнистых тигров? Для чего сражающиеся рыцари и охотники, трубящие в трубы?» Что они означают? «Ничего», – отвечает де Хамель Святому Бернару, но они безмерно увеличивают радость от чтения романских манускриптов.

«Некоторые рисунки являются стандартными, и часто встречаются в других рукописях. На одном из рисунков Мастера Симона в Копенгагенской Псалтири изображена кошка, играющая на виоле, струнном инструменте. Эта тема удивительно широко распространена в романском искусстве, как в иллюстрациях рукописей, так и в скульптуре. Здесь мы, должно быть, видим то, о чем говорится в начале детской песни «Оп-па, пилик-пилик/кошка и скрипка», – старинных детских стишках из глубокой древности. Раньше я подозревал, что это, возможно, связано со струнами скрипки, видимо сделанных из кошачьих кишок, до тех пор пока однажды знаток средневековой музыки Армандо Лопес Вальдивия не пришел ко мне домой на ужин с виолой. Когда после ужина он начал играть на инструменте, наш кот бросился на звук, словно притянутый магнитом, катаясь по полу в экстазе, с вращая глазами, лапы в воздухе, рот распахнут, пьяный, как дервиш, и чертовски уморительный. Несомненно, когда музыканты играли на виолах в двенадцатом веке, средневековые кошки реагировали точно так же, художник уловил этот комический нюанс».

Carmina Burana

Кармине Буране – второй по известности из рукописей книги – посвящена, в общем, не самая запоминающаяся глава. Манускрипт содержит около 350 стихотворений и песен, многие из них уникальные. Около двадцати пьес или отрывков были положены на современную музыку Карлом Орфом. Большинство из них на латыни, но имеются и обрывки на различных европейских языках и важные эпизоды на средневерхненемецком языке, являющиеся одними из старейших сохранившихся народных песен. Рукопись Кармина Бурана – это, безусловно, самая прекрасная и самая обширная сохранившаяся антология средневековых лирических стихов и песен, и она является одним из национальных сокровищ Германии.

Своей нынешней популярностью Кармина Бурана обязана Орфу, Сборник стихов из нее в 1934 г. заказал относительно малоизвестный композитор Карл Орф из Мюнхена. «Это был поистине памятный для меня день, – вспоминал впоследствии Орф. – я открыл ее и на первой же странице обнаружил знаменитое изображение Фортуны с ее колесом, а под ним были строки «О Фортуна / как Луна / ты изменчива ...». Эта картина и слова очаровали меня». Сейчас известно, что это была вовсе не первая страница рукописи и что стихотворение «О, Фортуна» в любом случае является припиской писца, но Орф этого не знал и ему было все равно. Он был очарован и начал подбирать музыку для слов.

Часослов Жанны Наварской

Жанна Наваррская свой манускрипт кастомизировала. Она названа в приведенной молитве, а рукопись включает изображение святого-покровителя семьи и, возможно, другие выбранные ею тексты, например, молитвы святой Аполлонии и жизноеписание Святой Маргариты. Первое возможно указывает на то, что Жанна страдала от зубной боли, против которой взывали к Аполлонии, а вторая была покровительницей рожениц, что подходит молодой многодетной женщине.

Семидеус Висконти

Предпоследний манускрипт автор навещает в нашем Санкт-Петербурге. Вы вряд ли удивитесь тому, что это книга по военным приемам и хитростям. Она лет на 50-60 старше подобных же «прожектов» Да Винчи, и посвящена правителю Милана из династии Висконти. Леонардо же станет предлагать свои услуги военного инженера и изобретателя представителю уже следующей династии, Сфорца.

Там же де Хамель встречает и известную любому отечественному посетителю библиотеки деталь, и знакомит с ней мирового читателя: «Как и во многих рукописях в библиотеках Центральной и Восточной Европы, на обложке имеется пожелтевший листок бумаги-формуляр, подписанный всеми, кто когда-либо изучал оригинал: четырнадцать имен, ни одного с 2006 года, все на русском языке, за исключением, к моему удивлению и радости, моего старого друга Джеймса Марроу из Принстона».

Как же попал итальянский трактат эпохи Возрождения в Российскую Государственную Библиотеку? Этому посодействовал Пётр Петрович Дубровский, коллекционер и библиофил, бывший секретарём-переводчиком посольства во Франции во время Великой Французской революции и окружавших ее смутных событий. Во Франции же рукопись в свое время очутилась в результате ограбления Милана войсками французского короля Людовика XII в 1500 году.

Как пишет Википедия, в феврале 1800 г. Дубровский вернулся в Петербург с коллекцией около 400 западноевропейских рукописей и миниатюр. Коллекция рукописей была поднесена им в 1805 году императору Александру I и поступила в Императорскую публичную библиотеку и Эрмитаж. Александр I по представлению А. С. Строганова подписал два рескрипта: об учреждении при Императорской библиотеке «особенного депо манускриптов» – начало ему стало собрание Дубровского, а сам он определялся хранителем своего фонда, – и о денежном вознаграждении собирателю за передачу коллекции.

В главе о рукописи «Кентерберийских рассказов» Дж. Чосера начала XVI века де Хамель даже предпринял попытку детективного расследования по установлению личности писца. Получилось весьма неплохо, тем более что он был представителем уже вымирающей профессии. Индустрия книгопроизводства и книгоиздания была преобразована книгопечатью, и многие профессиональные писцы остались не у дел или еще как-то пытались выкручиваться. Однако, в своих основных принципах книжная торговля пятнадцатого века первоначально не сильно изменилась. Все еще существовали поставщики бумаги и пергамента, продавцы оригинальных манускриптов Античности, авторы, редакторы, дизайнеры, переплетчики и книготорговцы. Многие просто продолжали делать то, что они делали всегда, с небольшими механическими модификациями. Хотя технология теперь другая, любовь к красивым книгам и торговля, их поставляющая ценителям, процветают и сегодня.

Один из мотивов, постоянно звучащих сквозь все главы – это то, насколько случайно многие рукописи оказались там, где они сейчас находятся. Из двенадцати описанных документов только один – Часосолов Жанны Наваррской – остался сегодня в стране, где был сделан. Если бы натичк Людовика XII был отбит при Павии в 1499 году, Семидеус никогда не оказался бы в России. Более половины рукописей когда-то прошли через руки торговцев. Две из них в свое время держали мировой рекорд цены среди всех книг, проданных на аукционе. Одни ценились, другие полностью игнорировались, обменивались на карманные часы стоимостью 30 франков в Испании или оставлялись в забрашенном аббатстве в Тоскане. Евангелие от Августина было настолько знаменито еще в тринадцатом веке, что о нем уже тогда писали; Часослов Спинолы был совершенно неизвестен, пока де Хамель не обнаружил его, работая на Sotheby's в 1975 году.

Завершает автор книгу обращением к молодежи:

«В отличие от многих областей исторического исследования, палеография – это область с бесконечными возможностями для открытий по мере того, как выявляются новые знания. А они будут выявляться каждый раз, когда кто-то смотрит на эти и другие рукописи. Поэтому я с неподдельным энтузиазмом призываю новобранцев в профессию. Историки, изучающие рукописи – члены приятного братства единомышленников-энтузиастов, которое превосходит национальные границы, и в котором все разделяют удовольствие от изучения средневековых книг. Я надеюсь, что что-то из этого международного общения стало очевидным уже из этой книги, в ссылках на друзей и коллег, отмеченных в тексте и особенно в примечаниях. Никто из тех, с кем я консультировался по какому-либо конкретному вопросу, никогда не отказывал в помощи.

Существует достаточно средневековых рукописей – более миллиона, вероятно, – поэтому нет недостатка в материале, и нам не нужно особо оберегать наши области специализации от чужаков. Многие важные коллекции едва каталогизированы, некоторые совсем без учета, и есть много интересного, что можно найти. Любой достаточно инициативный студент в этой области действительно сможет совершить новые прорывы в атрибуции и сделать открытия, которые добавят к сумме знаний; не так много областей традиционной науки, где это всё еще возможно или вероятно. Есть хорошие карьерные пути в изучении рукописей в библиотеках редких книг, университетах и антикварной книжной торговле, но есть также возможности для проницательных энтузиастов, частных коллекционеров, каллиграфов, художников и читателей; точно так же, как это было в течение тысяч лет».