Хинд и я задумали Диван однажды вечером в 2001 году, за ужином с нашими старыми друзьями Зиадом, Нихал и Али, тогдашним мужем Нихал. Кто-то задал вопрос: если бы вы захотели что-нибудь сделать, что бы это было? Хинд и я дали один и тот же ответ. Мы бы открыли книжный магазин, первый в своем роде в Каире. Наш отец недавно умер от безжалостной болезни. Будучи неуемными книгочеями, мы обратились к книгам за утешением, но в нашем городе не хватало современных книжных. В Египте на рубеже тысячелетий издательская деятельность, распространение и книготорговля были испорчены десятилетиями неудачного социализма. Начиная с правления Гамаля Абдель Насера, второго президента Египта, через Анвара Садата (третьего), а затем Хосни Мубарака (четвертого), неспособность государства справиться с демографическим бумом привела к неграмотности, коррупции и ухудшению инфраструктуры. Стремясь подавить инакомыслие, каждый политический режим брал под свой контроль продукцию культурной сферы. Писатели становились госслужащими; литература загибалась медленной и бюрократической смертью. Мало кто в Египте, казалось, интересовался чтением или написанием книг. Открытие книжного магазина в этот момент культурной атрофии казалось невозможным — и совершенно необходимым. К нашему удивлению, наши сотрапезники проявили не меньший интерес. В ту ночь мы стали пятью деловыми партнерами: Зиад, Али, Нихал, Хинд и я. В последующие месяцы мы постоянно обсуждали, занимались нетворкингом и планировали. Затем Хинд, Нихал и я взялись за работу.

Трудно найти настолько разных людей как Хинд, Нихал и я. Хинд скрытная и беззаветно преданная, Нихал нематериалистична (spiritual?) и щедра, а я — созидательница, человек дела. Как деловые партнеры, мы старались быть лучшими версиями самих себя, но чаще всего терпели неудачу. Мы разделили работу, основываясь на своих предпочтениях: Хинд и я лучше всего разбирались в книгах, а Нихал лучше всего разбиралась в людях. Это разделение никогда не было четкими. Мы посвятили все наше внимание и наш труд Слову. Мы гордились египетской культурой и стремились поделиться ею. У нас не было ни бизнес-плана, ни склада, ни страха. Нас не беспокоил недостаток квалификации и мы не знали обо всех предстоящих трудностях. Мы были молодыми женщинами — мне было двадцать семь, Хинд было тридцать, а Нихал сорок. В течение следующих двух десятилетий мы поддерживали друг друга во время браков, разводов, рождений и смертей. Мы столкнулись с трудностями ведения бизнеса в патриархальном обществе: преодолевали харассмент и дискриминацию, уговаривали бюрократов и в процессе свободно овладели законами Египта о цензуре.

С самого начала мы знали, что наш книжный магазин не может быть пережитком прошлого. У него должна была быть цель и видение. Каждый аспект должен был быть продуманным, начиная с названия. Однажды днем наша мать, Файза, вежливо слушала, как мы с Хинд решали эту дилемму. Не в восторге от наших предложений и стремясь вернуться к своему обеду, она предложила «Диван». Она перечислила его значения: сборник стихов на персидском и арабском языках, место приемов, гостевой дом, предмет мебели и титул для высокопоставленных чиновников. «Дивани» был разновидностью арабской каллиграфии. Она сделала паузу и затем добавила, что это слово фонетически работает на арабском, английском и французском языках. Она вернулась к тарелке, стоявшей перед ней. Мы были свободны.

Вдохновленные обретенным названием, мы обратились к Нермине Хаммам, графическому дизайнеру, также известной как Мину, с просьбой помочь нам создать наш бренд. Мину попросила Хинди, Нихал и меня описать Диван так, как если бы она была человеком. Мы сказали ей, что она и есть человек, и вот ее история:

Диван появилась на свет как реакция на мир, который перестал заботиться о написанном слове. Она родилась 8 марта 2002 года — по совпадению в Международный женский день. Она больше, чем пространство, которое занимает. Она приветствует и уважает других во всех их различиях. Как хорошая хозяйка, она приглашает посетителей подольше задержаться в ее кафе (при магазине). Она принципиально против курения; она знает, что большинство заведений на ее родине не являются зонами без курения, но она полна решимости бороться за лучшее. У нее более благородные идеалы, чем те, что следовало бы ожидать, исходя из окружающей действительности. Она честна, но она не будет наказывать воров. Она искренна и настаивает на том, чтобы избавляться от тех, кто не искренен. Она не любит цифры. Ей не нравится бинарный мир, который ее окружает, и она намерена менять его — по одной книге за раз. Она считает, что Север и Юг, Восток и Запад являются ограничительными терминами, поэтому она предлагает книги на арабском, английском, французском и немецком языках. Она объединяет людей и идеи.

Мину трансформировала наше описание в логотип. Она написала D-I-W-A эксцентричным черным шрифтом, добавив «N» по-арабски. Эта последняя буква — намек на (букву) нун аль-нисву — обозначает глаголы, прилагательные и существительные женского рода. Мину окружила все слово диакритическими знаками.

«Говоря с одним издателем, Хинд обнаружила, что только несколько книг, напечатанных в Египте, несут код ISBN на суперобложке. В Египте эти коды генерировались по одному за раз национальными библиотеками, которые утверждали только названия, не противоречащие взгляд действующему правительству. Независимые издатели творчески обходили эту цензуру, полностью отказываясь от ISBN или „заимствуя“ их из уже изданных названий. Некоторые египетские авторы публиковались в других странах. Отсутствие этих номеров подвергало опасности ошибок весь процесс выставления счетов, доставки и отслеживания книг. Невозможно было составить рейтинги бестселлеров всей страны. В Диване Хинд разработала руководство по транслитерации имен арабских авторов и названий, для введения их в нашу англоязычную компьютерную систему. Приняв эту фонетическую систему, мы смогли создать собственные коды для книг на арабском языке.»

Как я вскоре узнала, жанр значительно предшествует Смайлсу и тесно связан с древними египтянами-да, именно так. Себайт, буквально „образование" или „учение", был литературным жанром фараонской мудрости. Широко признано, что первой книгой самопомощи в истории были „Поучения Птаххотепа", написанные между 2800 и 2375 годами до н. э. и обнаруженные только в середине XIX века. Птаххотеп, визирь во времена правления фараона Исеси в Верхнем и Нижнем Египте, предпоследнего царя пятой династии, был пожилым человеком, близким к пенсии, и стремившимся передать свою должность сыну. Фараон, не желавший разочаровывать своего верного подданного, нерешительно одобрил эту преемственность при условии, что мудрец передаст свое знание неопытному сыну. Птаххотеп написал это руководство в эпистолярной форме, превознося достоинства молчания, своевременности и честности и обсуждая важность отношений и приличия. Его поучеия были скопированы писцами и широко распространились. Я поискала сборники себайт, которые можно было бы заказать для секции Egypt Essentials, но не смогла найти ни одного. Я была потрясена этим отсутствием, которое подразумевало, что и без того неустойчивая связь (между современным и древним Египтами) теперь потеряна».

В один из дней Надия получила повестку явиться в Бюро цензуры. У нее были свои соображения насчет книг, могущих вызвать внимание чиновников. Она поделилась ими с адвокатом Адхамом, который составил ей компанию во время визита в ведомство. Вот как проблема была решена:

«…Пальцы бюрократа прошлись по его бумагам, вытаскивая оранжевую папку. Я узнала пингвина в верхней части страницы. Цензоры знали Penguin, потому что это издательство, выпустившее «Сатанинские стихи» (С. Рушди), но мы даже не рисковали заказывать эту книгу. Я мысленно пролистала все книги Penguin в поисках оскорбительного названия: «Лолита»? Любовник леди Чаттерлей? Это точно не «1984», потому что нам уже прошло несколько поставок. В конце концов, чиновник показал Адхаму счет-фактуру с названием и фразой, неразборчиво нацарапанной рядом на арабском. Адхам протянул его мне, и мы склонили головы над бумагой. В то время как бюрократ отвернулся, чтобы сосредоточиться над своими папками, мы начали шептаться.

«Уважаемый Адхам, название не буквальное».

«Что я ему скажу?»

«То, что я только что сказала вам.»

«Подождите, а что вы сказали?»

Бюрократ пробормотал про себя какую-то исламскую поговорку о терпении, резко прервав наш диалог.

— Не таких вещей ожидаем мы от компании с репутацией Дивана или от молодой женщины, — сказал цензор, впервые обозначив то, что он в курсе моего присутствия.

 — Конечно, нет. Как хорошо известно, высокочтимый, Диван — это учреждение, которое стремится просвещать умы египтян. Мы здесь, чтобы служить вашим похвальным целям.- Адхам посмотрел в мою сторону, приглашая меня заговорить, но я не смогла. Он вздохнул и вернулся к разговору.

 — Глубокоуважаемый, в Египте мы уважаем наших женщин. Они хорошие жены и хорошие матери. Вы знаете, как важно для некоторых из них идти в ногу с последними иностранными веяниями… — Адхам замолчал. Я впилась глазами в ковер, силясь отличить узор от грязи. Я потерла большим пальцем золотое обручальное кольцо на безымянном пальце.

«Здесь, в Бюро цензуры, мы держим руку на пульсе всего, что происходит в стране. Мы знаем о „веяниях“ еще до их рождения, — ответил бюрократ.

„Знаете, на Западе у них развратная мораль.“

„Да, и это прискорбно. Посмотрите на их женщин. Как Бог их принимает?“

„Alhamdulillah ' ala kol shay“ — сказал Адхам.

„Alhamdulillah ' ala kol shay“ — подтвердил бюрократ.

В Америке все вращается вокруг секса и наготы. У них нет мудрости ислама или Бюро цензуры, чтобы защитить их, — продолжал Адхам, пока бюрократ в ужасе кивал. „Вот почему им приходится прибегать к подобной низости, чтобы продавать книги. Но кто мы такие, чтобы судить? Как сказал Пророк, мир Ему:"у тебя твоя религия, у меня моя“. Видите ли, глубокоуважаемый, в книге никто не появляется голым. Это просто фигура речи такая, не так ли? „Голый шеф-повар“ этого Джейми Оливера … это просто поваренная книга! Но что мы можем сделать? Мы живем в трудные времена, и теперь в наших домах есть интернет, который помогает распространять тлен все больше и больше».

Пока мы готовились, чтобы выйти, Адхам пообещал послать книжки-раскраски для детей бюрократа в знак благодарности. Как только удалось развеять озабоченность цензора, я продолжила заказывать большое количество названий из серии «Голый шеф-повар» по мере их выхода из печати."

Однажды Надия стала свидетелем того, как ее сотрудник отказался продать студентке томик «1001 ночи», соврав, что книга у них закончилась. Надия перехватила девушку у выхода, записала ее контакты и пообещала связаться с ней насчет книги. Далее состоялся разговор с продавцом, на самом деле указывающий на более широкую проблему с этими сказками. Ранее в книге я читал, что к ней иногда подходили скандализированные дядечки, возмущенные присутствие «Тысячи и одной ночи» на полках:

«Я повернулась к Махмуду (продавцу).

— „1001 ночь“ у нас есть. Вон, прямо там.
— Прошу прощения за недосмотр. Я не заметил.
— Не надо, ты зорок, как ястреб.
— Я хороший мусульманин.
— А я хороший книготорговец.
 — Вам не следует продавать ее.
— А тебе не следует лгать.
— Вы знаете, что ее хотят запретить. И это правильно. Она содержит то, что не допускается нашей верой, нечестивые вещи.

Я внимательно следила за делом, на которое он ссылался: группа консервативных адвокатов, называющих себя „Адвокаты без границ“, подала иск, чтобы удалить популярное издание „Тысячи и одной ночи“, опубликованное правительственным издательством и отредактированное культовым автором Гамалем Аль-Гитани. Эти адвокаты хотели, чтобы ее заменили более кастрированным изданием. Подобно Махмуду, они были возмущены чувственными речами и возвеличиванием вина, которые они считали опасностью для египетской молодежи, призывом к греху. Он соглашался с ними, а я нет. До официального решения суда я была полна решимости держать это издание на наших полках.

— Эти истории были записаны в эпоху, когда исламская цивилизация была на пике своего величия. Это был апогей образования, завоевания и культурного производства. Почему вы не можете ценить это?
— Как вы не замечаете порнографии? — возразил Махмуд.
— Как вы замечаете только порнографию? Кроме того, разве нет разницы между порнографией и искусством? — ответила я. То, во что ты веришь, — твое дело. Но мои бизнес-партнеры только что лишились продажи книги из-за твоих действий. Итак, вот что ты сделаешь: подождешь один день, а затем позвонишь клиентке и скажешь ей, что ты нашел книгу. Ты знаешь, что я проверю в системе, чтобы убедиться, что продажа прошла успешно. Если этого не произойдет, ты знаешь, что произойдет.

Отношение Махмуда не было единичным случаем. Исторически сложилось так, что „Тысяча и одна ночь“ всегда вызывала яростные реакции со стороны консервативных критиков. Некоторые считали, что умеренной цензуры достаточно, чтобы скрыть его похотливое сообщение; другие помещали ее прямо в список запрещенных книг. Антуан Галланд, французский востоковед, самостоятельно отцензурировал „Тысячу и одну ночь“, когда впервые перевел книгу на французский язык в начале XVIII века. Правительство США запретило ее в соответствии с законом Комстока (Comstock Law) 1873 года, направленным на регулирование общественной морали. В Саудовской Аравии она запрещена по сей день.

В Египте „1001 ночь“ была одним из нескольких полей сражений, на которых велись войны национальной идентичности и культурной политики. Однако в 2010 году, спустя несколько месяцев после этого случая со студенткой, литература возобладала. „Адвокаты без границ“ проиграли суд».